Трудный цыплёнок
Не успел Цыплёнок вылупиться, как тотчас получил замечание за то, что разбил яйцо.
Бог ты мой, откуда у него такие манеры? Очевидно, это что-то наследственное...
Погремушка
– Нужно быть проще, доходчивее, – наставляет Скрипку Погремушка.
– Меня, например, всегда слушают с удовольствием. Даже дети и те понимают!
Картина
Картина даёт оценку живой природе:
– Всё это, конечно, ничего – и фон, и перспектива. Но ведь нужно же знать какие-то рамки!
Патефонная игла
Тупая Патефонная Игла жаловалась:
– Когда-то я пела, и меня с удовольствием слушали, а теперь вот – уши затыкают.
Ещё бы! Разве это пластинки?! Разве это репертуар?!
Творческий метод
Среди цветов – спор о прекрасном. Слово берёт Колючка:
– Я никак не могу согласиться с творческим методом Розы. Остота – это да!
Проникновение до самых глубин – это я понимаю! Но представлять всё в розовом свете...
Сила убеждения
– Помещение должно быть открыто, – глубокомысленно замечает Дверная Ручка, когда открывают дверь.
– Помещение должно быть закрыто, – филосовски заключает она, когда дверь закрывают.
Убеждение Дверной Ручки зависит от того, кто на неё нажимает.
Заноза
– Нам, кажется, по пути, – сказала Заноза, впиваясь в ногу. – Вот и хорошо: всё-таки веселее в компании.
Почувствовав боль, мальчик запрыгал на одной ноге, и Заноза заметила с удовольствием:
– Ну вот, я же говорила, что в компании веселее!
Достоинство
Новенькая Заплата достаточно ярка, и она никак не может понять, почему её стараются спрятать.
ведь она так выделяется на этом старом костюме!
Клякса
Среди однообразных букв на листе бумаги одна Клякса умеет сохранить свою индивидуальность.
Она никому не подражает, у неё своё лицо, и прочитать её не так-то просто.
Разговор с колесом
– Трудно нашему брату, колесу. Всю жизнь трясись по дорогам, а попробуй только перевести дух,
такую получишь накачку!
– Значит, спуску не дают?
– Ох, не дают! Да ещё того и гляди – под машину угодишь. Вот что главное.
– Под машину? Разве ты не под машиной работаешь?
– Ещё чего придумаете! Я пятое колесо, запасное...
Парус
– Опять этот ветер! – сердито надувается Парус. – Ну разве можно работать в таких условиях?
Но пропадает ветер – и Парус обвисает, останавливается. Ему уже и вовсе не хочется работать.
А когда ветер появляется снова, Парус опять надувается:
– Ну и работёнка! Бегай целый день, как окаянный. Добро бы ещё хоть ветра не было...
Юбилей
Юбилей Термоса. Говорит Графин:
– Мы собрались, друзья, чтобы отметить славную годовщину нашего уважаемого друга!
(Одобрительный звон бокалов и рюмок.)
Наш Термос блестяще проявил себя на поприще чая. Он сумел пронести своё тепло, не растрачивая по мелочам.
И это по достоинству оценили мы, благодарные современники: графины, бокалы, рюмки, а также чайные
стаканы, которые к сожалению, здесь не присутствуют.
Часы
Понимая всю важность и ответственность своей жизненной миссии, Часы не шли: они стояли на страже времени.
Прыщ
Сидя на лбу низенького человека, Прыщ с завистью поглядывал на лбы высоких людей и думал: «Вот бы мне такое положение!»
Пень
Пень стоял у самой дороги, и прохожие часто спотыкались об него.
– Не все сразу, не все сразу, – недовольно скрипел Пень.
– Приму сколько успею: не могу же я разорваться на части! Ну и народ – шагу без меня ступить не могут!
Хлястик
– Замёрзнет, небось, человек, – беспокоится Хлястик.
– Руки, ноги, плечи поотмораживает. За поясницу-то я спокоен, здесь я лично присутствую. А как на других участках?
Пустая формальность
Гладкий и круглый Бильярдный Шар отвечает на приглашение Лузы:
– Ну что ж, я с удовольствием! Только нужно сначала посоветоваться с Кием.
Хоть это и пустая формальность, но всё-таки...
Затем он пулей влетает в Лузу и самодовольно замечает:
– Ну вот, я же знал, что Кий возражать не станет...
Несправедливость
– Работаешь с утра до вечера, – сокрушался Здоровый Зуб, – и никакой тебе благодарности!
А Гнилые Зубы – пожалуйста: все в золоте ходят. За что, спрашивается? За какие заслуги?
Лоскут
– Покрасьте меня, – просит Лоскут. – Я уже себе и палку подобрал для древка. Остаётся только покраситься.
– В какой же тебя цвет – в зелёный, чёрный, оранжевый?
– Я плохо разбираюсь в цветах, – мнётся Лоскут. – Мне бы только стать знаменем.
Подсвечник
Старый Подсвечник, немало поработавший на ниве освещения, никак не может понять новых веяний.
– Конечно, сегошняшние лампочки – светлые головы, – соглашается он. – Но в наше время свечи жили иначе.
Они знали своё место, не рвались на потолок, а между тем буквально заплывали жиром...
Вопрос жизни
Плащ-дождевик недоволен жизнью. В ясную, солнечную погоду, когда только бы и гулять, его держат под
замком, а когда выпускают из дому – обязательно дождь припустит. Что это? Случайное совпадение или злой
умысел? На этот вопрос не может дать ответ Плащ-дождевик, хотя проницательность его всем хорошо известна.
Гипс
Он мягкий, тёплый, податливый, он так и просится в руки тех, кто может устроить его судьбу.
В это время он даже не брезгует чёрной работой – шпаклевкой. Но вот он находит свою щель,
пролезает в неё, устраивается прочно и удобно.
И сразу в характере его появляются новые черты: холодность, сухость и упрямая твёрдость.
Свободный художник
Электрический Утюг просил выключить его из электросети, поскольку он переходит на творческую работу.
Пломба
Свинцовая Пломбочка и мала, и неприметна, а все считаются с ней. Даже могучие стальные замки нередко ищут у неё покровительства.
И это понятно: у Пломбочки хоть и верёвочные, но достаточно крепкие связи.
Гиря
Понимая, что в делах торговли она имеет некоторый вес, Гиря восседала на чаше весов, иронически поглядывая на продукты.
«Посмотрим, кто перетянет!» – думала она при этом.
Чаще всего вес оказывался одинаковым, но иногда случалось, что перетягивала Гиря. И вот чего Гиря не могла понять:
покупателей это совсем не радовало.
«Ну, ничего! – утешала она себя. – Продукты приходят и уходят, а гири остаются!»
В этом смысле у Гири была железная логика.
Ставня
Каждое утро Ставня делает широкий жест: наш свет, чего там жалеть, всем хватит.
И каждый вечер Ставня поплотнее закрывает окна: наш свет, как бы другие не попользовались!
Житейская мудрость
– Подумать только, какие безобразия в мире творятся! – возмущается под прилавком Авторучка.
– Я один день здесь побыла, а уже чего не увидела! Но подождите, я напишу, я обо всём напишу правду!
А старый Электрический Чайник, который каждый день покупали и всякий раз из-за его негодности
приносили обратно, – старый Электрический Чайник, не постигший сложной мудрости кипячения чая,
но зато усвоивший житейскую мудрость, устало зевнул в ответ:
– Торопись, торопись написать свою правду, пока тебя ещё не купили...
Печатное слово
Старик Фолиант прекрасно сохранился, и, глядя на него, другие книги напрасно пытались угадать,
в чём секрет его долголетия.
Угадать этот секрет действительно было нелегко: Фолиант никому не открывался.
Глина
Глина очень впечатлительна, и всякий, кто коснётся её, оставляет в ней глубокий след.
– Ах, сапог! – киснет Глина. – Куда он ушёл? Я не проживу без него!
Но проживает. И уже через минуту:
– Ах, копыто! Милое, доброе лошадиное копыто! Я навсегда сохраню в себе его образ...
Модницы
Мухи – ужасные модницы. Они останавливаются возле каждого куска приглянувшейся им узорчатой паутины,
осматривают её, ощупывают, спрашивают у добродушного толстяка Паука:
– Почём миллиметр? - И платят обычно очень дорого.
Портьера
– Ну, теперь мы с тобой никогда не расстанемся, – шепнула Гвоздю массивная Портьера, надевая на него
кольцо. Кольцо было не обручальное, но тем не менее Гвоздь почувствовал, что ему придётся нелегко.
Он немного согнулся под тяжестью и постарался поглубже уйти в стенку.
А со стороны всё это выглядело довольно красиво.
Софа дивановна
По происхождению она – Кушетка, но сама ни за что не признается в этом. Теперь она не Кушетка, а Софа,
для малознакомых – Софа Дивановна. Отец её – простой Диван – всю жизнь гнул спину, но теперь это не модно,
и Софа отказалась от спинки, а заодно и от других устаревших понятий. Ни спинки, ни валиков,
ни прочной обивки... Таковы они, диваны, не помнящие родства...
Светская жизнь
Фотопленка слишком рано узнала свет и поэтому не смогла как следует проявить себя на работе.
На главную (на рыболовный сайт)
Феликс Кривин. Полусказки.
Чуть - чуть лирики.
Отвёртки крутят головы винтам
На кухне все от примуса в угаре,
Будильнику не спится по ночам –
Он всё мечтает о хорошей паре.
Дрова в печи поют, как соловьи,
Они сгореть нисколько не боятся.
И все пылинки только по любви
На этажерки и шкафы садятся.
Ночь
Я встаю, а она ещё не ложилась. Она стоит под окном, как стояла с вечера.
– Уходи! – гоню я её. – Мне надо работать.
Ночь уходит не очень охотно. И не успеешь оглянуться – снова стоит под окном.
– Чего тебе не спится? – спрашиваю я не слишком строго.
– Холодно, – отвечает Ночь. – Разве тут уснешь, разве согреешься?
Тогда я гашу свет и впускаю Ночь в комнату. Завтра же ты должна оставить меня в покое. Ночь обещает,
но я знаю, что это – только слова. Куда она денется среди зимы, не ночевать же ей под открытым небом!
Завтра и послезавтра всё повторяется снова. Чуть стемнеет, Ночь приходит в мою комнату и уходит только
на рассвете. Мне не хочется её тревожить.
А время идёт, и ничего я не успеваю сделать. Ночи этого не объяснишь – она тёмная, разве она понимает? ...
Любовь
Былинка полюбила Солнце...
Конечно, на взаимность ей трудно было рассчитывать: у Солнца столько всего на земле, что где ему
заметить маленькую неказистую Былинку! Да и хороша пара: Былинка – и Солнце!
Но Былинка думала, что пара была б хороша, и тянулась к Солнцу изо всех сил. Она так упорно к нему тянулась,
что вытянулась в высокую, стройную Акацию. Красивая Акация, чудесная Акация – кто узнает в ней прежнюю
Былинку! Вот что делает с нами любовь, даже неразделённая...
Тень
Что и говорить, этот Фонарь был первым парнем на перекрёстке. К нему тянулись провода, тоненькие акации
весело купались в его свете, прохожие почтительно сторонились, проходя мимо него. А Фонарь ничего этого не
замечал. Он смотрел вверх, перемигиваясь со звёздами, которые по вечерам заглядывали к нему на огонёк.
Но однажды Фонарь случайно глянул вниз, и это решило его судьбу. Внизу он увидел странную незнакомку.
Одетая во всё чёрное, она покорно лежала у ног Фонаря и, казалось, ждала, когда он обратит на неё внимание.
– Кто вы? – спросил Фонарь. – Я вас раньше никогда не видел.
– Я тень, – прошептала незнакомка.
– Тень... – в раздумье повторил Фонарь. – Не приходилось слышать. Вы, видно, не здешняя?
– Я твоя, – прошептала Тень, этим неожиданно смелым ответом кладя предел всем дальнейшим расспросам.
Фонарь смутился. Он хоть и был первым парнем на перекрёстке, но не привык к таким лёгким победам.
И всё же признание Тени было ему приятно. Приятность тут же перешла в симпатию, симпатия – в увлечение,
а увлечение – в любовь. В жизни так часто бывает. И опять-таки, как это бывает в жизни,
вслед за любовью пришли заботы.
– Почему ты лежишь? – тревожно спросил Фонарь. – Тебе нездоровится?
– Нет, нет, не волнуйся, - успокоила его Тень. – Я совершенно здорова. Но я всегда буду лежать у твоих ног.
– Милая! – умилился Фонарь. – Я не стою такой любви.
– Ты яркий, – сказала Тень. – Я всегда буду с тобой. С одним тобой.
Дальнейший разговор принял характер, представляющий интерес только для собеседников.
Они встречались каждую ночь – Фонарь и его Тень – и, по всем внешним признакам, были довольны друг другом.
Фонарь давно забыл о звёздах и видел только свою Тень – больше его в мире ничего не интересовало.
Даже закрыв глаза (а это бывало днём, потому что все фонари спят днём), он любовался своей Тенью.
Но однажды в полдень, когда Фонарю не очень спалось, он вдруг услышал голос Тени. Фонарь прислушался и
вскоре сообразил, что Тень говорит с Солнцем – большим и ярким светилом, о котором Фонарь знал только понаслышке.
– Я твоя, – говорила Тень Солнцу. – Ты видишь – я у твоих ног... Я твоя...
Фонарю захотелось немедленно вмешаться, но он сдержал себя: было как-то неловко заводить разговор при
постороннем Солнце. Зато вечером он выложил ей всё. Ему ли, Фонарю, бояться собственной Тени!
– При чём здесь Солнце? Я не знаю никакого Солнца, оправдывалась Тень, но Фонарь был неумолим.
– Уходи сейчас же! – заявил он. – Я не хочу тебя знать!
– Знай меня, знай! – захныкала Тень. – Я не могу от тебя уйти.
И она говорила правду: разве может Тень уйти от такого яркого Фонаря?
– Не сердись на меня! – ныла Тень. – Давай помиримся...
Фонарь покачал головой. О, напрасно он это сделал! Он покачал головой слишком категорически и – разбился.
Многие потом судачили о том, что Фонарь покончил с собой от любви. А между тем это произошло только от
его принципиальности. Вот теперь Тень не пришлось упрашивать. Что ей оставалось делать возле разбитого
Фонаря? Она прицепилась к пробегавшему мимо Автобусу и – была такова.
Так и бродит Тень по свету, липнет ко всем, каждому предлагает свою дружбу.
Возможно, она и за вами увяжется.
Медовый месяц
Старенький толстячок Паучок, которого уже не держали ноги, свалился со стены прямо в бочку с мёдом.
Пока он барахтался, стараясь как-то выбраться, к бочка подлетела молодая Муха. Решив, что Паук – хозяин
этих богатств, она сразу же начала плести свою невидимую мушиную паутину. И Паук, которого мёд и
старость окончательно лишили сил и сообразительности, конечно, не смог устоять.
Да, это был медовый месяц! Много соков вытянул Паук из мух за свой долгий век, но это был первый случай,
когда муха тянула из него соки. Паук отощал, сгорбился, и когда соседские тараканы заглядывали в бочку с
мёдом, они всякий раз удивлённо качали головами:
– Вот так история! Влип Паук на старости лет!
Курица
– Что ты грустишь? – спросила Курица Травинку.
– Мне нужен дождь. Без него я совсем завяну.
– А ты чего голову повесила? Тебе чего не хватает? – спросила Курица Ромашку.
– Дождь, только дождь мне нужен, – ответила Ромашка.
Интересно, кто он такой, этот дождь? Должно быть, красавец, не чета здешним петухам. Конечно, красавец,
если все по нём с ума сходят! Так подумала Курица, а потом и сама загрустила. И когда к ней подошёл
молодой Петух, который давно добивался её расположения, она даже не взглянула на него. Она сидела,
думала и вздыхала. Жизнь без любви – не жизнь, даже в самом лучшем курятнике.
– Что ты всё квохчешь? – не выдержала Наседка. – Спала бы лучше...
– Ох, ты ничего не понимаешь, – опять вздохнула Курица. – Мне нужен дождь. Без него я совсем завяну.
Наседка только развела крыльями и опять задремала.
– Ей, хохлатка! Вон и твой долгожданный! – крикнула Наседка. – Беги скорее, пока не прошёл!
Курица выскочила из курятника, но тотчас же влетела обратно.
– Да он мокрый! – кудахтала она, отряхивая крылышки.
– Какой невежа, грубиян! И что в нём могли найти Травинка и Ромашка?
Когда молодой Петух подошёл к ней, чтобы выразить ей своё сочуствие, он показался ей значительно интересней.
«Это ничего, что у него немножко кривые ноги. Это даже красиво», – решила она про себя.
Через несколько дней они поженились и отправились в свадебное путешествие – через двор к дровяному сараю
и обратно. Как это было интересно! Петух оказался очень галантным кавалером и так потешно кричал
«Ку-ка-ре-ку!», что Курице не приходилось скучать. Но вот в пути новобрачные встретили Травинку и Ромашку.
Курицыному удивлению не было границ, когда она увидела, что Травинка и Ромашка поднялись, посвежели –
одним словом, выглядели отлично. От былой грусти не осталось и следа.
– Ну, как дождь? – спросила Курица не без ехидства.
– Хороший дождь. Такой сильный! Он недавно прошёл – вы разве не встретились?
«Какое лицемерие! – подумала Курица. – Радуются они, конечно, не приходу дождя, а его уходу. Я-то знаю,
чего он стоит!» И, подхватив своего Петуха, Курица заспешила прочь: всё-таки Петух был недурён собой,
хоть у него и были кривые ноги. Но ему она ничего не сказала об истории с дождём. Во-первых, она слишком
любила своего Петуха, чтобы его расстраивать, а во-вторых, в глубине души Курица рассчитывала как-нибудь,
при удобном случае, ещё раз выскочить под дождь.
Просто из любопытства.
Мечта
Остановилась Лужица посреди дороги и ждёт, чтоб на неё обратили внимание.
Прежде всего её, конечно нанесут на карту.
Лужица будет выглядеть на карте неблохо – у неё такие ровные берега! Вот здесь, на этом берегу, наверное,
построят санаторий. На том берегу – порт или ещё что-нибудь. Да, кстати, почему в неё никто не впадает?
Размечталась Лужица – и это понятно: каждому хочется найти себя в жизни. Но теперь Лужица себя не найдёт:
она так воспарила в мечтах, что на земле от неё только сухое место осталось.
Скромность
– Посмотрите, как хорошо у нас в комнате, – говорит Занавеска деревьям с улицы.
– Посмотрите, как хорошо у нас на улице, – говорит она комнатной мебели.
– Мы ничего не видим, – отвечают деревья.
– Нам ничего не видно, – отвечает мебель.
– Мы видим только тебя...
– Только тебя...
– Ну что вы, – смущается Занавеска, – не такая уж я красивая...
Нежность
Лучи сыплются на Землю, как Снег, но совсем иначе её согревают.
Снег напяливал на неё шубу, кутал Землю, советовал беречься, строго соблюдать постельный режим.
Что поделаешь, видно, он, Снег, имел на это право...
Лучи скользят по воздуху, почти не смея коснуться Земли. У них нет тёплых шуб, у них нет мудрых советов.
Им остаётся согревать Землю только своей нежностью...
Память
У них ещё совсем не было опыта, у этих русых, не тронутых сединой Кудрей, и поэтому они никак не могли понять,
куда девался тот человек, который так любил их хозяйку. Он ушел после очередной размолвки и не появлялся
больше, а Кудри часто вспоминали о нём, и другие руки, ласкавшие их, не могли заменить им его тёплых
и добрых рук. А потом пришло известие о смерти этого человека...
Кудрям рассказала об этом маленькая, скрученная из письма Папильотка...
Осень
Чувствуя, что красота её начинает отцветать, и желая как-то продлить своё лето, Берёзка выкрасилась в жёлтый
цвет – самый модный в осеннем возрасте.
И тогда все увидели, что осень её наступила...
Скалы
Красивы прибрежные скалы, особенно на закате, но заходящие в порт корабли обходят их стороной. Скары пугают их
своей неприступностью. А на самом деле скалы вовсе не так неприступны. Каждая из них втайне мечтает о
своём корабле, который придёт когда-нибудь и останется с ней навеки. Но вы же знаете, какие сейчас
корабли! Им подавай Причальную Тумбу, покорную Тумбу, для которой любой корабль заслоняет всё море.
Приходят и уходят корабли, приходят и уходят. Где-то там, посреди океана, они забывают о тех, кого оставили на
берегу, и мечтают о других берегах – далёких и незнакомых. Но в трудную минуту, когда налетают штормы и
океан разевает чёрную пасть, корабли вспоминают... И не Тумбу, нет не Тумбу вспоминают они.
Корабли вспоминают неприступные скалы родного берега...
Белая тучка
В топке была жаркая работа, и Дым после смены захотел немного проветриться. Он вышел из трубы, подумывая, чем бы таким
заняться, и, не найдя ничего лучшего, решил просто подышать свежим воздухом, «Оно и приятно, - размышлял Дым, – и полезно.
Врачи, во всяком случае, советуют...»
Дым уже начал было дышать спокойно, размеренно, по всем правилам медицины, – но вдруг что-то сдавило ему дыхание. Даже
посторонний наблюдатель сразу бы заметил, что с Дымом происходит неладное: он словно замер на месте и неотрывно смотрел в
одну точку... Собственно говоря, это была не точка, а тучка, маленькая белая тучка на ясном весеннем небе.
Она была очень красива, Эта Тучка, кудрявая и пушистая, в голубой небесной шали и ожерелье из солнечных лучей. Так что нечего
удивляться, что Дым на неё загляделся. Говорят, нет дыма без огня, и наш Дым вовсе не был исключением из общего правила.
При виде Тучки он почувствовал в себе огонь и – устремился к ней.
– А вот и я! – выпалил Дым с бухты-барахты, примчавшись к Тучке и глядя на неё во все глаза. – Хотите со мной познакомиться?
Тучка поморщилась.
– Вы что – пьяны? – спросила она. – Что вы ко мне пристаёте?
Дым смутился.
– Я не пристаю, – пробормотал он. – И я вовсе не пьян. Просто... хотел... познакомиться.
У Дыма был очень растерянный вид, и это немножко успокоило Тучку.
– Поглядите на себя, на кого вы похожи, – сказала она.
– Разве в таком виде представляются даме?
Дым послушно посмотрел на себя. Да, Тучка была права: грязный, растрёпанный, весь в саже и копоти., Дым не производил
благоприятного впечатления.
– Извините, – прошептал он. – Я только что со смены. У нас на заводе...
Вероятно, Дым всё же сказал бы, что там было у них на заводе, но тут появился Ветер. Если бы он просто появился! Нет, он сразу
же бросился к Тучке, схватил её довольно бесцеремонно и поволок. А Тучка прижалась к нему, словно только его и ждала всё это
время. И Дым начал таять. Он таял буквально на глазах, и если бы Тучка была повнимательней, она бы, конечно, это заметила.
Но она не была внимательной, эта белая Тучка. Она привыкла парить в небесах, и какое ей было дело до Дыма с его заводом,
с его будничными заботами?... Она прижималась к Ветру и уже совсем забыла о Дыме.
А Дым всё таял и таял. И вот уже он исчез, как дым, – То есть, как и всякий другой дым исчез бы на его месте.
И только теперь Тучка о нём пожалела. Только теперь она почувствовала, что свежесть Ветра – ещё не всё, что он слишком резок
и вообще у него ветер в голове.
Дым был другим. Он был серьёзней и мягче, он смущался, робел, он хотел что-то рассказать Тучке о своём заводе...
Теперь Тучка никогда не узнает, что он хотел ей рассказать.
От одной этой мысли можно было расплакаться. И Тучка заплакала. Она плакала горько и тяжело, плакала до тех пор,
пока всю себя не выплакала.
Осенняя сказка
Взгляни в окно: ты видишь, одинокий лист кружится на ветру? Последний лист...
Сейчас он жёлт, а когда-то был зелен. И тогда он не кружился по свету, а сидел на своей ветке рядом с молодой, румяной вишенкой,
которую любил всем сердцем.
Старый гуляка Ветер часто говорил ему:
– Пойдём побродим по свету! Повсюду столько румяных вишенок!
Но Листик не соглашался, Зачем ему много вишенок, когда у него есть одна, его Вишенка, самая лучшая в мире!
А потом счастье его оборвалось. Вишенка вдруг исчезла, и никто не мог сказать, куда она подевалась.
Стояла холодная осенняя пора, и все листья с дерева давно облетели. Только один Листик, осунувшийся, пожелтевший от горя,
оставался на своей ветке: он всё ещё ждал, что вернётся его Вишенка.
– Что ты здесь высидишь? – Убеждал его Ветер. – Пойдём поищем, – может быть, и найдём...
Ветер дунул посильней, и они полетели.
...Взгляни в окно: ты видишь, тёмные деревья зябко ёжатся от холода. Ещё бы: все одеваются к зиме, а они, наоборот, раздеваются.
А вон там, видишь, кружится на ветру последний жёлтый лист. Это наш Листик, наш однолюб. Он всё ещё ищет свою Вишенку.
Старая афиша
Шелестит на ветру, останавливая прохожих, Старая Афиша:
– Подойдите, подойдите ко мне! Я свежа и ярка, я ещё достаточно хорошо сохранилась!
Афиша охорашивается, принимает самые различные позы, но прохожие идут мимо и её не замечают.
– Это будет очень интересный концерт, – продолжает она. – Весёлый концерт. С участием самых лучших артистов...
Шелестит, шелестит, зазывая прохожих, Старая Афиша. И никак не может понять, что концерт её давно прошёл и
больше никогда не состоится.
Солнце
Снизу, прямо с земли, бьёт в глаза яркое Солнце. Что случилось? Может быть, Солнце опустилось на землю?
Нет, это не Солнце, это только Осколок, всего лишь маленький кусочек стекла. Некоторые считают, что весна его не касается, что
не его дело соваться в весенние дела. Но он тоже радуется весне. Радуется, как умеет.
Это радость делает его похожим на Солнце.
Звёзды
В звёздную ночь песчинки смотрятся в небо, как в зеркало, и каждая легко находит себя среди других, подобных ей песчинок.
Это так просто – найти себя: стоит только посмотреть в небо и поискать самую яркую звезду. Чем ярче звезда, тем легче жить
на свете песчинке...
Старый дом
Этому дому, наверное, двести лет. Он стоит, маленький, совсем ветхий, и как-то неловко чувствует себя среди прекрасных
домов нового времени.
Трудно понять, каким чудом он сохранился. Его грудь не украшают мемориальные доски, его стены не подкрепляет авторитет
великих людей, которые жили в нём или хотя бы останавливались проездом.
Но всё-таки он не зря простоял столько лет, всё-таки и в нём жили люди. Может, они тоже были великими,
только никто этого не заметил?
Радость
Котёнок проснулся и обнаружил у себя хвост.
Это было для него большим открытием, и он посмотрел на хвост недоверчиво, почти испуганно, а затем – бросился его ловить.
И, глядя на весёлую, самозабвенную возню Котёнка, как-то не верилось, что столько радости может доставить этот грязный,
куцый, беспомощный хвостик.
Космический век
Маленькая Снежинка, медленно опускаясь на землю, спрашивает у встречных Кустов:
– Это Земля? Скажите, пожалуйста, какая это планета?
– Да, кажется, это Земля, – отвечают Кусты.
Но в голосе их не чувствуется уверенности.
На главную (на рыболовный сайт)
Феликс Кривин. Полусказки.
Полусказки
– Я, пожалуй, останусь здесь, – сказала Подошва отрываясь от Ботинка.
– Брось, пошляемся ещё! – предложил Ботинок. – Всё равно делать нечего.
Но Подошва совсем раскисла.
– Я больше не могу, – сказала она, – у меня растоптаны все идеалы.
– Подумаешь, идеалы! – воскликнул Ботинок. – Какие могут быть в наш век идеалы?
И он зашлёпал дальше. Изящный Ботинок. Модный Ботинок. Без подошвы.
Административное рвение
Расчёска, очень неровная в обращении с волосами, развивала бурную деятельность. И дошло до того, что, явившись однажды
на своё рабочее место, Расчёска оторопела:
– Ну вот, пожалуйста: всего три волоска сталось! С кем прикажете работать?
Никто ей не ответил, только Лысина грустно улыбнулась. И в улыбке, как в зеркале, отразился результат многолетних
расчёскиных трудов на поприще шевелюры.
Петух – массовик
На штатную должность в курятник был назначен Петух-массовик.
Это был дельный, опытный Петух. В своё время он подвизался в качестве штатного поэта в популярной газете «Быка за рога»,
потом возглавлял какую-то спортивную организацию, и вот теперь, в связи с развернувшейся кампанией за повышение
вылупляемости цыплят, был брошен в курятник.
Петух собрал вокруг себя наседок и принялся разучивать с ними песню. Куры, взявшись за крылышки, ходили по кругу и пели:
Мы выполним, высидим долг до конца
Яйцо – в нашей жизни опора.
И если наседка уйдёт от яйца –
Она не уйдёт от позора!
Культурно-массовая работа была в полном разгаре.
Правда, куры с трудом выкраивали минутку, чтобы посидеть на яйце; правда и то, что цыплят с каждым днём вылуплялось
всё меньше. Но это был единственный недостаток успешной работы за повышение вылупляемости.
Секунда
Был большой разговор о том, что нужно беречь каждую секунду.
Сначала выступал Год. Он поробно остановился на общих проблемах времени, сравнил время в рошлые времена со временем в
наше время, а в заключение, когда его время истекло, сказал, что нужно беречь каждую секунду.
День, который выступал вслед за ним, вкратце повторил основные положения Года и, так как времени на другое у него не
оставалось, закончил своё выступление тем, что надо беречь каждую секунду.
Час во всём был согласен с предыдущими ораторами. Впрочем, за недостатком времени, ему пришлось изложить своё согласие
в самом сжатом виде.
Минута успела только напомнить, что нужно беречь каждую секунду.
В самом конце слово дали Секунде.
– Нужно беречь... – сказала Секунда и – кончилась.
Не уберегли Секунду, не уберегли. Видно, мало всё-таки говорили об этом.
Трещина
Когда стали заселять новый дом, первой в нём поселилась Трещина.
С высоты своего потолка она оглядела отведённую ей комнату и презрительно сплюнула штукатуркой.
– Ерунда! И это называется – новый дом!
– Чего вы плюётесь? – проскрипела Половица, приподымаясь. – Раз вам не нравится, не надо было вселяться.
– А если я хочу в новый дом? Сейчас все тянутся к новому, – с какой стати мне отставать от жизни!
Трещина сказала – как припечатала. Потому что при последних словах из неё вывалился Кусок Штукатурки, который сразу
поставил Половицу на место.
«Ишь ты, заступник нашёлся! С такими повадками, глядишь, дом и вовсе развалится!»
Так подумали двери, и окна, и даже Выключатель, которому, казалось, всё было до лампочки. Подумали, но вслух не сказали:
кому охота, как Половице, получить за Трещину?
Удостоверение личности
– Табуретка! Табуретка! – позвал кто-то из комнаты.
Только что купленная Электрическая Лампочка испугалась: она лежала в кухне на Табуретке и могла разбиться, если бы
Табуретке вздумалось сдвинуться с места. Поэтому Лампочка откликнулась:
– Кому там нужна Табуретка? В чём дело?
Чайник, который всюду совал свой нос, услышал это и удивился. «Какая странная Табуретка!» – подумал он, глядя на
Электрическую Лампочку.
Когда стемнело, Лампочка решила, что пора ей приступить к своим обязанностям.
– Я хочу устроиться к вам на работу, – обратилась она к Пустому Патрону.
Пустой Патрон только собирался с мыслями, а Чайник уже опять сунул свой нос:
– Вы – на работу к Патрону? Ха-ха! Ведь вы же не Лампочка, вы же Табуретка!
– Какие глупости! – возмутилась Лампочка. – Меня можно проверить на работе. Во мне целых двести свечей.
– Ишь ты, проверить! – ухмыльнулся Чайник. – Ты справку представь. Удостоверение личности. С круглой печатью.
– Правильно! Нечего тут! – вмешался Электрический Утюг. Он был лицом заинтересованным, потому что сам работал в этой
сети благодаря своему другу Жулику.
Пустой Патрон всё ещё не успел собраться с мыслями, поэтому он произнес рассеянно:
– Да, да, пожалуйста… С круглой печатью.
Нравоучительная книжка
Маленькому мальчику купили в магазине Книжку. Называлась она так: «Нужно быть послушным». Очевидно, считали, что для
маленького мальчика такая Книжка может быть полезной.
Когда люди ушли по своим делам и в комнате никого не осталось, Книжка решила осмотреться на новом месте. Осторожно, чтобы
не ушибиться, она спрыгнула с этажерки и отправилась по комнате.
Первым, кто встретился ей, был отрывной Календарь. В нём уже почти не осталось листков (потому что дело было в декабре),
но он не смущался этим и даже был, по-видимому, весел.
– Негодные дети! – возмутилась Книжка. – Разве можно так книги рвать?!
Календарь только усмехнулся. Но Книжка его не поняла: в ней ничего не говорилось о календарях. Поэтому она, проворчав себе
под нос что-то нравоучительное, отправилась дальше. На письменном столе она увидела Пресс-папье.
– Грязнуля, – сказала Книжка. – Посмотри, ты весь в чернилах!
Затем она долго отчитывала Форточку за то, что та выглядывает на улицу (можно простудиться!), объясняла Маятнику, что не
следует все время бегать взад-вперёд, Графину – что нельзя баловаться с водой, и так далее.
Хорошо, что на её слова никто не обращал внимания.
А если бы её послушали?
Научный спор
Спросите у Половой Тряпки, кто самый умный и образованный у нас в передней. Она вам сразу ответит: Калоша и Босоножка.
Калоша и Босоножка отличаются тем, что как только оказываются рядом, тотчас заводят учёные споры.
– Какой мокрый этот мир, – начинает Калоша. – Идёшь, идёшь – места сухого не встретишь.
– Да что вы! – возражает Босоножка. – В мире совершенно сухо.
– Да нет же, мокро!
– Именно сухо!
Их споры обычно разрешает Комнатная Туфля:
– Коллеги, оставьте бесполезные споры. Мир бывает и мокрым и сухим: мокрым – когда хозяйка моет пол,
сухим – всё остальное время.
Снежинки
Снежинку потянуло к Земле – очевидно, она слышала о Земле немало хорошего. И вот Снежинка отправилась в путь.
Она двигалась не так быстро, как ей хотелось, потому что её останавливали другие снежинки, и каждой нужно было рассказать о
Земле – самой лучшей в мире планете. Снежинки медленно опускались на Землю, словно боясь её раздавить: ведь Земля одна, а
снежинок собралось слишком много.
Снежинки доверчиво припали к Земле, поверяя ей свои мечты, свои планы на будущее…
И тогда на них наступил Сапог, толстокожий тупой Сапог, который хотя и был на правильном пути, но очень мало понимал в жизни.
Один Сапог – это ещё не вся Земля, по сравнению с Землей он ничего не значит. Но разве могли снежинки в этом разобраться?
Раздавленные сапогом, они превратились в лед и больше ни о чем не мечтали.
И на этом льду поскользнулось немало разной обуви, шедшей по следу тупого Сапога, раздавившего маленькие снежинки…
Краеугольный камень
– Уголь – это краеугольный камень отопительного сезона, – говорил Кусок Угля своим товарищам по сараю. – Мы несём в мир
тепло – что может быть лучше этого? И пусть мы сгорим, друзья, но мы сгорим недаром!
Зима была суровой, тепла не хватало, и все товарищи Куска Угля сгорели. Не сгорел только он сам, и на следующий год говорил
своим новым товарищам по сараю:
– …Мы несём в мир тепло – что может быть лучше этого? И пусть мы сгорим…
Краеугольный Камень оказался камнем обыкновенным.
Карандаш и резинка
Поженились Карандаш и Резинка, свадьбу сыграли – и живут себе спокойно. Карандаш-то остёр, да Резинка мягка, уступчива.
Так и ладят. Смотрят на молодую пару знакомые, удивляются: что-то здесь не то, не так, как обычно бывает. Дружки
Карандаша, перья, донимают его в мужской компании:
– Сплоховал ты, брат! Резинка тобой как хочет вертит. Ты ещё и слова сказать не успеешь, а она его – насмарку. Где же
твоё мужское самолюбие?
А подружки Резинки, бритвы, её донимают:
– Много воли даёшь своему Карандашу. Гляди, наплачешься с ним из-за своей мягкости. Он тебе пропишет!…
Такие наставления в конце концов сделали свое дело. Карандаш, чтоб отстоять своё мужское самолюбие, стал нести всякую
околесицу, а Резинка, в целях самозащиты и укрепления семьи, пошла стирать вообще всё, что Карандаш ни напишет. И разошлись
Карандаш и Резинка, не прожив и месяца.
Перья и бритвы очень остро переживали разлад в семье Карандаша. Единственным утешением для них было то, что все случилось
именно так, как они предсказывали.
Сильный аргумент
Мелок трудился вовсю. Он что-то писал, чертил, подсчитывал, а когда заполнил всю доску, отошёл в сторону,
спрашивая у окружающих:
– Ну, теперь понятно?
Тряпке было непонятно, и поэтому ей захотелось спорить. А так как иных доводов у неё не было, она просто взяла и
стёрла с доски всё написанное.
Против такого аргумента трудно было возражать: Тряпка явно использовала своё служебное положение. Но Мелок и не думал
сдаваться. Он принялся доказывать всё с самого начала – очень подробно, обстоятельно, на всю доску.
Мысли его были достаточно убедительны, но – что поделаешь! – тряпка опять ничего не поняла. И когда Мелок окончил,
она лениво и небрежно снова стёрла с доски всё написанное.
Всё, что так долго доказывал Мелок, чему он отдал себя без остатка…
По чужим нотам
Скворец пошел на повышение: его назначили соловьём.
Сидит Скворец в кабинете и вникает в соловьиные дела: сегодня ему придётся выступить на расширенном заседании
заведующих секторами до, ре, ми, фа, соль и ответственных работников Управления по согласованию диссонансов.
Остаётся только набросать выступление. Скворец нажал кнопку, и в дверях неслышно появился начальник Соловьиного
кабинета Воробей.
– Набросай-ка, голубчик, несколько нот по канареечному вопросу. Только, знаешь, в таком, мажорном духе.
Начальник Соловьиного кабинета вызвал к себе в кабинет свою заместительницу по работе среди женщин Ворону.
– Тут, товарищ Ворона, насчёт канареек нужно что-нибудь придумать. Тащи сюда нотную энциклопедию и займёмся…
Вечером Скворец выступал на расширенном заседании. Поклёвывая лежащую перед ним плотную стопку бумаг, он начал:
– Чик-чирик! Карр! Чик-чирик!
Заведующие секторами и ответственные сотрудники Управления слушали, зевали, но не удивлялись: к таким выступлениям
они давно привыкли. И во времена бывшего соловья Дрозда, и во времена Чижа, и во времена Зяблика, – всегда
выступления на любую тему звучали одинаково: «Карр! Чик-чирик!»
Загубленный талант
Ботинки скрипели так громко, что Шлёпанцы, у которых при полном отсутствии голоса был довольно тонкий слух,
не раз говорили:
– Да, наши Ботинки далеко пойдут.
Но как бы далеко ни ходили Ботинки, всякий раз они возвращались в свою комнату.
– Ну, что? – интересовались Шлёпанцы. – Как реагировала публика?
– Да никак. Советовали нас чем-то смазать.
– Канифолью, наверное! – подхватывали Шлёпанцы. – Слышали мы этих любителей канифоли, – разве у них скрип? А тоже
называются – Скрипки! Вот у вас…
Ботинки стояли, задрав носы от удовольствия. Им даже было немножко приятно, что их не понимают, недооценивают,
и они с радостью внимали словам Шлёпанцев:
– Ничего, ваше время придёт!
И время Ботинок действительно пришло. Их смазали, но, конечно, не канифолью, а обыкновенным жиром. Ботинкам,
как видно, жир понравился, они успокоились и перестали скрипеть. В комнате стало совсем тихо.
И только временами из-под кровати доносился сокрушённый вздох Шлёпанцев:
– Какой талант загубили!
Разговор об искусстве
Болтаясь без дела на макушке модной шапочки, Кисточка попала в картинную галерею и сразу привлекла внимание
нескольких скучающих шляпок.
– Как она шикарна! – заволновались шляпки. – Как оригинальна!
– Знаете, это родственница знаменитой Кисти!
– Да что вы! Какой контраст!
– Я всегда говорила, что в нашей хвалёной Кисти нет ничего особенного. Три волоска, перепачканные краской, – вот
и вся её красота. Но вы же знаете – вкусы публики!
– Смотрите, смотрите! Эта маленькая Кисточка просто великолепна. Обратите внимание на её прическу…
Нашлось немало дельных замечаний по этому поводу, и начался оживлённый, увлекательный разговор.
Шляпки были очень довольны, что здесь, в картинной галерее, нашёлся наконец предмет, о котором они могли судить
вполне квалифицированно.
Цепи
Лишь только Колодезный Ворот начинает скрипеть, Бадья не выдерживает и со всей высоты бросается в воду. «Лучше утопиться,
чем так жить!» – думает она.
А Ворот, искушённый в капризном характере своей подруги, думает: «Ну и топись! Без тебя хоть вздохну свободнее».
Проходит минута – Бадья не подаёт признаков жизни. «Утонет ещё, чего доброго! – тревожится Ворот. – Да и я виноват –
разошёлся слишком». И Ворот, тужась и кряхтя, вытаскивает Бадью, освобождает её от воды, которой она порядочно
нахлебалась, и клянётся на будущее крепко держать Бадью, не давать ей спуску.
Но не проходит и нескольких минут, как всё начинается сначала.
«Дернуло ж меня связаться с этой Бадьей! – скрипит Ворот. – Совсем закрутился я с ней. Ох, эти проклятые цепи!»
«Правда, если разобраться, – продолжает он рассуждать, – я тоже виноват. Разошелся слишком. Надо вытащить, а то
утонет ещё, чего доброго!»
Пробочное воспитание
В семье Сверла радостное событие: сын родился.
Родители не налюбуются отпрыском, соседи смотрят – удивляются: вылитый отец! И назвали сына Штопором.
Время идёт, крепнет Штопор, мужает. Ему бы настоящее дело изучить, на металле себя попробовать (Свёрла ведь все
потомственные металлисты), да родители не дают: молод ещё, пусть сперва на чем-нибудь мягоньком поучится.
Носит отец домой пробки – специальные пробки, утверждённые министерством просвещения, – и на них учится Штопор
сверлильному мастерству. Вот так и воспитывается сын Сверла – на пробках. Когда же приходит пора и пробуют дать
ему чего-нибудь потвёрже (посверли, мол, уже научился) – куда там! Штопор и слушать не хочет! Начинает сам для
себя пробки искать, к бутылкам присматриваться.
Удивляются старые Свёрла: и как это их сын с дороги сбился?
На страже морали
Ломик приблизился к Дверце сейфа и представился:
– Я – лом. А вы кто? Откройтесь!
Дверца молчала, но Ломик был достаточно опытен в таких делах. Он знал, что скрывается за этой внешней замкнутостью,
а потому без лишних церемоний взялся за Дверцу…
– Отстаньте, хулиган! – визжала Дверца.
– Брось выламываться! Знаем тебя!
За этой сценой с интересом наблюдала Телефонная Трубка. Первым её движением было позвонить и сообщить куда следует,
но потом она подумала, что не стоит связываться, да к тому же интересно было узнать, чем кончится эта история.
А когда всё кончилось, Телефонная Трубка принялась всюду звонить:
– Наша-то недотрога! Делает вид, будто так уж верна своему Ключу, а на самом деле…
Сплетня
Очки это видели своими глазами…
Совсем ещё новенькая, блестящая Пуговка соединила свою жизнь со старым, потасканным Пиджаком. Что это был за Пиджак!
Говорят, у него и сейчас таких вот пуговок не меньше десятка, а сколько раньше было – никто и не скажет. А Пуговка в
жизни своей ещё ни одного пиджака не знала.Конечно, потасканный Пиджак не смог бы сам, своим суконным языком уговорить
Пуговку. Во всем виновата была Игла, старая сводня, у которой в этих делах большой опыт. Она только шмыг туда, шмыг
сюда – от Пуговки к Пиджаку, от Пиджака к Пуговке, – и всё готово, всё шито-крыто.
История бедной Пуговки быстро получила огласку. Очки рассказали её Скатерти, Скатерть, обычно привыкшая всех покрывать,
на этот раз не удержалась и поделилась новостью с Чайной Ложкой, Ложка выболтала всё Стакану, а Стакан – раззвонил по
всей комнате.А потом, когда Пуговка оказалась в петле, всеобщее возмущение достигло предела. Всем сразу стало ясно, что
в Пуговкиной беде старый Пиджак сыграл далеко не последнюю роль. Ещё бы! Кто же от хорошей жизни в петлю полезет!
Гвоздик
Гвоздик высунулся из туфли, чтобы посмотреть, как поживает его Хозяин, и сразу услышал:
– Ой!
Гвоздик разволновался. Очевидно, у Хозяина какие-то неприятности? И Гвоздик высунулся ещё больше.
– Ой! Ой! – вскрикнул хозяин, а потом снял туфлю и забил Гвоздик молотком.
«Что-то он от меня скрывает! – подумал Гвоздик. – Но ничего, я все-таки узнаю, в чём здесь дело!» И он высунулся снова.
Хозяин рассердился, взял клещи и вытащил Гвоздик из туфли. Лежа в чулане среди ненужных вещей, Гвоздик думал:
«Гордый человек! Не хочет, чтобы другие видели, как ему тяжело живётся!»
Форточка
Любопытная, ветреная Форточка выглянула во двор («Интересно, по ком это сохнет Простыня?») и увидела такую картину.
По двору, ломая ветви деревьев и отшибая штукатурку от стен, летал большой Футбольный Мяч. Мяч был в ударе,
и Форточка залюбовалась им.
«Какая красота, – думала она, – какая сила!»
Форточке очень хотелось познакомиться с Мячом, но он всё летал и летал, и никакие знакомства его, по-видимому,
не интересовали. Налетавшись до упаду, Мяч немного отдохнул (пока судья разнимал двух задравшихся полузащитников),
а потом опять рванулся с земли и влетел прямо в опрокинутую бочку, которая здесь заменяла ворота.
Это было очень здорово, и Форточка прямо-таки содрогнулась от восторга. Она хлопала так громко, что Мяч наконец
заметил её. Привыкший к лёгким победам, он небрежно подлетел к Форточке, и встреча состоялась чуточку раньше, чем
успел прибежать дворник – главный судья этого состязания…
Потом все ругали Мяч и жалели Форточку, у которой таким нелепым образом была разбита жизнь.
А на следующий день Мяч опять летал по двору, и другая ветреная Форточка громко хлопала ему и с нетерпением ждала встречи.
Окурок
Попав на тротуар, Окурок огляделся по сторонам и, не найдя ничего примечательного, недовольно подумал:
«Обстановочка! И надо же было моему болвану выплюнуть меня именно в этом месте!»
Окурок занялся рассматриванием прохожих, и настроение его значительно улучшилось.
– Эге, да здесь, я вижу, довольно смазливые туфельки есть! – воскликнул он и тут же прицепился к одной из них.
– Отстаньте, нахал! – возмутилась Туфелька.
– Я вас совсем не знаю!
– Хе-хе-хе! – ухмыльнулся Окурок. – Можно и познакомиться.
А когда Туфелька его стряхнула, Окурок прицепился к старому Ботинку:
– Всё ещё скрипишь, папаша? Не пора ли на свалку?
Окурок вовремя вспомнил о свалке: Метла его уже заметила.
Невинная бутылка
Бутылку судили за пьянство, а она оказалась невинной.
Суд, конечно, был не настоящий, а товарищеский, – за пьянство, как известно, не судят. Но для Бутылки и этого было
достаточно. Больше всех возмущались Бокал и Рюмка. Бокал призывал присутствующих «трезво взглянуть на вещи», а Рюмка
просила скорей кончать, потому что она, Рюмка, не выносит запаха алкоголя.
А потом вдруг выяснилось, что Бутылка – не винная. Это со всей очевидностью доказала свидетельница Соска, которой
приходилось постоянно сталкиваться с Бутылкой по работе.
Все сразу почувствовали себя неловко. Никто не знал, что говорить, что делать, и только Штопор (который умел выкрутиться
из любого положения) весело крикнул:
– Братцы, да ведь нужно отметить это событие! Пошли, я угощаю!
И он повёл всю компанию к своему старому другу Бочонку. Здесь было очень весело, Рюмка и Бокал ежеминутно чокались
с Бутылкой, и она вскоре набралась по самое горлышко.
И все от души радовались тому, что Бутылка, которую они ещё недавно так строго судили за пьянство, – совершенно невинная…
Муха
Возле зеркала всё время крутились какие-то люди, и Мухе захотелось узнать, что они там увидели. Дождавшись, когда все
разошлись, Муха подлетела поближе и заглянула в зеркало.
– Подумаешь! – презрительно фыркнула она. – Обычная муха, я её даже, кажется, где-то видела. Муха призадумалась.
– Но что-то они всё-таки в ней нашли. На меня, небось, и внимания не обращают, а на неё…
И Муха ещё раз посмотрела в зеркало – теперь уже с уважением.
Опыт
Каких только профессий не перепробовал Пузырёк!
Был медиком – устранили за бессодержательность. Попытал себя в переплётном деле – тоже пришлось уйти: что-то у него там
не клеилось. Теперь Пузырёк, запасшись чернилами, надумал книги писать. Может, из него писатель получится?
Должен получиться: ведь Пузырёк прошёл такую жизненную школу!
Подковино счастье
Железная Чушка пришла в кузницу, чтобы устроиться на какую-нибудь работу.
– Расскажите свою автобиографию, – предложил ей Огонь, председатель приёмной комиссии.
– Родилась я на Урале. Окончила мартеновскую школу… – Чушка остановилась, потому что больше нечего было рассказывать.
– Работали где-нибудь?
– Пока не работала. Только собираюсь.
– Значит, закалка у вас слабовата, – сказал Огонь. – Придётся с вами повозиться.
Эти слова обожгли Чушку. В мартеновской школе её считали достаточно закалённой, а здесь…
Увидев, что она покраснела, член комиссии Наковальня недовольно заметила:
– Плохо же вы реагируете на критику! Сразу обида!
– Просто её мало били, – высказал предположение Молот, второй член комиссии.
Долго обрабатывали Чушку в кузнице. Нелегко ей досталась учёба. Но специальность она всё-таки приобрела: ей присвоили
звание Подковы, Направили Подкову в распоряжение лошадиного Копыта. Прибили гвоздями, поскольку она должна была отработать
положенный срок. Подкова рассчитывала, что хоть здесь, на самостоятельной работе, ей легче придётся, но – куда там!
Это Копыто заменило Подкове и Огонь, и Молот, и Наковальню. С утра до вечера оно только и делало, что било Подкову о камни
мостовой, как будто у него не было другой работы.
Когда кончился положенный срок, Подкова с радостью оторвалась от Копыта и осталась лежать посреди дороги.
Сначала было скучно, Подкова томилась в бездействии. Но потом у неё появились новые приятели – маленькие дождевые капельки.
Как они отличались от её прежних знакомых – Огня, Молота, Наковальни, Копыта! Они были очень ласковые, нежные и говорили
Подкове только приятные вещи.
– Как вы сильны, как блестящи! – говорили дождинки. – Вам предстоит большое будущее.
Дождинки так и сыпали похвалами, и, казалось, чего ещё не хватает Подкове для счастья?
Но счастье было омрачено страшным недугом – ржавчиной, которая незаметно подкралась к Подкове и теперь подтачивала её
с каждым днём. Странные в жизни творятся вещи!
На главную (на рыболовный сайт)
Запонки
Запонки очень изящны, они придают Рубашке элегантный и даже изысканный вид. Но они мешают ей засучить рукава.
А это в жизни так необходимо…
Занавес
Всякий раз, когда спектакль близился к концу, Занавес очень волновался, готовясь к своему выходу. Как его встретит публика?
Он внимательно осматривал себя, стряхивал какую-то едва заметную пушинку и – выходил на сцену.
Зал сразу оживлялся. Зрители вставали со своих мест, хлопали, кричали «браво». Даже Занавесу, старому, испытанному работнику
сцены, становилось немного не по себе от того, что его так восторженно встречают. Поэтому, слегка помахав публике, Занавес
торопился обратно за кулисы. Аплодисменты усиливались.
«Вызывают, – думал Занавес. – Что поделаешь, придется выходить!» Так выходил он несколько раз подряд, а потом, немного
поколебавшись, и вовсе оставался на сцене. Ему хотелось вознаградить зрителей за внимание.
И тут – вот она, черная неблагодарность! – публика начинала расходиться.
Фонарный столб
Закончив высшее образование в лесу, Дуб, вместо того чтобы ехать на стройку, решил пустить корни в городе. И так как других
свободных мест не оказалось, он устроился на должность Фонарного Столба в городском парке,
в самом темном уголке – настоящем заповеднике влюбленных.
Фонарный Столб взялся за дело с огоньком и так ярко осветил это прежде укромное место, что ни одного влюбленного там не осталось.
– И это молодежь! – сокрушался Столб. – И это молодежь, которая, казалось бы, должна тянуться к свету!
Какая темнота, какая неотесанность!
Решетка
Тюремная Решетка знает жизнь вдоль и поперек, поэтому она так легко все перечеркивает. Конечно, к ней тоже нужно иметь подход.
Если вы подойдете к ней снаружи, она перечеркнет свою камеру, а если, не дай бог, подойдете к ней изнутри – она перечеркнет
весь мир, и с этим вам нелегко будет примириться.
Удивительно устроена эта Решетка: она может перечеркивать все, что угодно, и при этом твердо стоять на своих позициях.
Циркуль
Рисунок был действительно хорош. Циркуль не мог скрыть своего восхищения:
– Знаешь, брат Карандаш, неплохо. Совсем неплохо. Оказывается, ты не без способностей. Потом подумал и говорит:
– Только вот в теории ты слабоват, расчеты у тебя хромают. Давай-ка вместе попробуем!
И Карандаш, руководимый Циркулем, забегал по бумаге. Но сколько он ни бегал, в результате получался один единственный круг.
– Неплохо. Вот теперь – неплохо, – радовался Циркуль. – Видишь, что значит теория. Сразу твой почерк приобрел уверенность,
четкость и определенность. Только чего-то здесь все же не хватает. Какой-то детали. В смысле детали подкачал ты,
брат Карандаш. И опять Карандаш, выбиваясь из сил, бегал по бумаге и оставлял на ней круг – несколько больший, чем прежний,
но все же только круг.
И опять сокрушался Циркуль:
– Рисунок-то хорош. Все точно, по теории. И масштабы шире, чем прежние. Только не хватает в нем какой-то детали.
Ты еще постарайся, брат Карандаш, а?
Копилка
– Учитесь жить! – наставляла глиняная Копилка своих соседей по квартире. – Вот я, например: занимаю видное положение,
ничего не делаю, а деньги – так и сыплются. Но сколько бы денег ни бросали в Копилку, ей все казалось мало.
– Еще бы пятачок! – вызвякивала она. – Еще бы гривенник!
Однажды, когда Копилка была уже полна, в нее попытались засунуть еще одну монету. Монета не лезла, и Копилка очень волновалась,
что эти деньги достанутся не ей. Но хозяин рассудил иначе: он взял молоток и…
В один миг лишилась Копилка и денег и видного положения: от нее остались одни черепки.
Крапива
Ах, как возмущалась Крапива, когда мальчишки рвали цветы! И не из-за цветов, нет, – просто Крапиве было досадно, что ее никто
не пытался сорвать… А между тем Крапива ничего бы не имела против этого. Но однажды и ей улыбнулось счастье. Поймав за шиворот
вора, Садовник – понятно, взрослый, умный мужчина – потянулся не за каким-то цветком, а за ней, Крапивой. И с каким насладжением
стегала Крапива зазевавшегося любителя цветов! Она понимала, что хорошие вкусы надо воспитывать с детства.
Печная труба
С точки зрения Печной Трубы, у всех ее кухонных домочадцев довольно-таки нелепые заботы. Кран с утра до вечера наполняет водой
одни и те же ведра, Газовая Плита подогревает одни и те же кастрюли, чайники и сковородки, Топор, кроме дров, ничего не хочет
рубить. И только Печная Труба стоит выше этих узких кухонных интересов: она снабжает дымом всю вселенную.
Ртуть
Услышала Ртуть, как люди железо плавят, и теперь к ней прикоснуться нельзя: убегает, не дается. Все боится, как бы и ее не
взяли в переплавку. Даже на работе, в термометре, не может Ртуть избавиться от страха. Едва лишь почувствует тепло – как
припустит по столбику! А потом спохватится, остановится и показывает как ни в чем не бывало: «Температура нормальная –
тридцать шесть и шесть». Страх гонит ее дальше, да самолюбие не пускает. Вот так и стоит Ртуть на одной точке, не зная, как
быть, и только после хорошей встряски окончательно приходит в себя.
Колода
Нет, не может понять Скрипку Колода.
– Если б у меня был такой мягкий, такой красивый Футляр, я бы его ни на какие смычки не променяла. И что в этом Смычке
Скрипка находит? Только и знает, что пилит ее, а она еще радуется, веселится! Если бы меня так пилили…
Пожалуй, в этом Колода права: если бы пилили ее, все выглядело бы совсем иначе.
Пест в отставке
Старый, разбитый Пест, непригодный к дальнейшей работе в ступке, остался на кухне в качестве разнорабочего: забивает гвозди,
взвешивает продукты, выполняет различные мелкие поручения.
Он значительно подобрел и даже подружился с Рафинадом, к которому прежде был беспощаден.
– Я понимаю, как вам приходилось несладко, – говорит он кусочкам сахара. – Жизнь меня многому научила.
Но если бы жизнь, о которой говорит Пест, дала ему возможность вернуться в ступку…
Впрочем, пусть об этом беспокоится Сахар.
Резиновый шар
Резиновый Шар, надутый больше других, оторвался от своего шпагата и – полетел.
«В конце концов, – рассуждал он, – Земля – такой же шар, как и я. С какой же стати я должен за нее держаться?»
Чем выше поднимаешься, тем меньшими кажутся тебе те, кто остался внизу. В соответствии с этим законом природы
Резиновый Шар очень скоро почувствовал себя крупной величиной.
«Кажется, я уже вращаюсь вокруг Земли, – думал он. – Наподобие ее спутника. Но это для меня не обязательно.
Я могу выйти на орбиту Солнца, а то и вовсе перебраться в другую галактику. Ведь я – свободная планета!»
Эта мысль так понравилась Резиновому Шару, что он прямо засиял. И тут же спохватился:
– Побольше солидности! – предупредил он себя. – Не нужно забывать, что я – небесное тело, за мной наблюдают
самые мощные телескопы! Но сохранить солидность Резиновому Шару так и не удалось: он вдруг почувствовал,
что ему не хватает воздуха. В межпланетных путешествиях это – естественное явление, но Резиновый Шар не был
к нему приготовлен, а потому сразу сник, сморщился и затосковал по земле.
«Где-то мой шпагат! – думал он. – Я был так к нему привязан!»
С этой мыслью Резиновый Шар испустил дух.
Гром и молния
Грому – что, Гром не боится Молнии. Правда, с глазу на глаз переговорить с ней у него все как-то не получается.
Больно уж горяча эта Молния: как вспыхнет! В это время Гром и носа на свет белый не показывает. Ни видать его,
ни слыхать. Но зато как заметит, что Молнии нет на горизонте, – тут уж его не удержишь.
– До каких пор, – гремит, – терпеть все это?! Да я за такое дело!…
Так разойдется, так разбушуется – только послушайте его! Уж он не смолчит, уж он выложит все, так и знайте!
…Жаль, что Молния слышать его не может.
Пугало
Обрадованное своим назначением на огород, Пугало созывает гостей на новоселье. Оно усердно машет пролетающим птицам,
приглашая их опуститься и попировать в свое удовольствие. Но птицы шарахаются в сторону и спешат улететь подальше.
А Пугало все стоит и машет, и зовет… Ему очень обидно, что никто не хочет разделить его радость.
Лесные припевки
Барабанная Палочка не захотела делить славу со своими коллегами и сбежала в лес, чтобы организовать там оркестр
под собственным управлением. Но в лесу не оказалось настоящих музыкантов. Удручающую бездарность и безвкусицу
проявляли соловьи и другие пичуги – все, за исключением Дятла, очень душевно и талантливо исполнявшего лесные
припевки на своем народном инструменте.
Вечность
Когда Гранитной Глыбе исполнилось два миллиона лет, рядом с ней – возможно, для того, чтобы ее поздравить, –
появился только что родившийся Одуванчик.
– Скажите, – спросил Одуванчик, – вы никогда не думали о вечности?
Гранитная Глыба даже не пошевелилась.
– Нет, – сказала она спокойно. – Жизнь так коротка, что не стоит тратить время на размышления.
– Не так уж коротка, – возразил Одуванчик. – Можно все успеть при желании.
– Зачем? – удивилась Глыба. – От этих размышлений одни расстройства. Еще заболеешь на нервной почве.
– Не сваливайте на почву! – рассердился Одуванчик. – Почва у нас хорошая – чистый чернозем…
Он до того вышел из себя, что пух его полетел по ветру.
Тоненький стебелек упрямо качался на ветру, но уже не мог привести ни одного убедительного аргумента.
– Вот тебе и вечность. Утешение для дураков. Нет уж, лучше совсем не думать, – сказала Глыба и задумалась.
На каменном лбу, который не могли избороздить тысячелетия, пролегла первая трещина…
Яблоко
Яблоко пряталось среди листьев, пока его друзей срывали с дерева. Ему не хотелось попадать в руки человека:
попадешь, а из тебя еще, чего доброго, компот сделают! Приятного мало. Но и оставаться одному на дереве –
тоже удовольствие небольшое. В коллективе ведь и погибать веселее.Так, может быть, выглянуть? Или нет?
Выглянуть? Или не стоит? Яблоко точил червь сомнения. И точил до тех пор, пока от Яблока ничего не осталось.
Берег
– Ты не боишься утонуть? – спросила у Волны Щепка.
– Утонуть? – встревожилась Волна. – Ты сказала – утонуть?
И Волне впервые захотелось на берег. Она прибежала как раз вовремя, чтобы захватить на берегу местечко получше,
и осела на мягком песке, собираясь начать новую жизнь – без тревог и волнений. И тут она почувствовала, что почва
уходит у нее из-под ног.
– Тону! – всхлипнула Волна и ушла под землю.
Злаки
– Жизни нет от этого бурьяна! – возмущается Колос. – Чтоб его град побил, чтоб его молния испепелила!
– Что ты говоришь! – вразумляют Колос его товарищи. – Если случится пожар, то мы все сгорим, никого не останется.
– Ну и пусть сгорим! – не унимается Колос. – Зато на нашем месте вырастут другие колосья.
– А если вырастет бурьян?
Запретный плод
Овца стоит перед парикмахерской и с завистью поглядывает на стригущуюся публику. У себя на ферме Овца ненавидела стрижку.
Но ведь там было совсем другое. Ее кормили, поили, стригли на дому и ничего за это не спрашивали. А здесь…
Если б у Овцы были деньги, она обязательно зашла бы постричься!
Вечерний чай
Когда Чайник, окончив свою кипучую деятельность на кухне, появляется в комнате, на столе все приходит в движение.
Весело звенят, приветствуя его, чашки и ложки, почтительно снимает крышку Сахарница. И только старая плюшевая
Скатерть презрительно морщится и спешит убраться со стола, спасая свою незапятнанную репутацию.
Раковина
Испорченный Кран считал себя первоклассным оратором. Круглые сутки он лил воду, и даже ведра, кастрюли и миски,
которым, как известно, не привыкать, сказали в один голос: «Нет, с нас довольно!» Но у Крана была Раковина –
верная подруга его жизни. Она исправно поглощала все перлы его красноречия и прямо-таки захлебывалась от восхищения.
Правда, удержать она ничего не могла и оставалась пустой, но ведь и это было следствием ее исправности.
Орехи
Встретились два ореха – стук-постук! – настучались, натрещались вволю, и каждый покатился в свою сторону.
Катятся и думают:
ПЕРВЫЙ ОРЕХ. Ужас, до чего развелось пустых орехов! Сколько живу, ни одного полного не встречал.
ВТОРОЙ ОРЕХ. И как они, эти пустые орехи, маскируются? На вид посмотришь – нормальный орех, но уже с первого
звука ясно, что он собой представляет!
ПЕРВЫЙ ОРЕХ. Хоть бы с кем-нибудь потрещать по-настоящему!
ВТОРОЙ ОРЕХ. Хоть бы от кого-нибудь услышать приличный звук!
Катятся орехи, и каждый думает о пустоте другого.
А о чем еще могут думать пустые орехи?
Светило
В магазине электроприборов Люстра пользовалась большим уважением.
– Ей бы только добраться до своего потолка, – говорили настольные лампы. – Тогда в мире сразу станет светлее.
И долго еще, уже заняв места на рабочих столах, настольные лампы вспоминали о своей знаменитой землячке,
которая теперь – ого! – стала большим светилом. А Люстра между тем дни и ночи проводила в ресторане.
Устроилась она неплохо, в самом центре потолка, и, ослепленная собственным блеском, прожигала за вечер столько,
сколько настольным лампам хватило бы на всю жизнь.
Но от этого в мире не стало светлее.
Колун
Колун оценивает работу Рубанка:
– Все хорошо, – одобряет он, – остается устранить некоторые шероховатости. Я бы, например, сделал вот что…
Колун берет разгон и привычным взмахом делит полено на две части.
– Вот теперь гораздо лучше, – удовлетворенно замечает он. – Но это еще не все.
Колун работает с увлечением, и вскоре от полена остаются одни щепы.
– Так и продолжайте, – говорит он Рубанку. – Я уверен, что с этим поленом– у вас получится.
– С каким поленом? – недоумевает Рубано. – Ведь от него ничего не осталось!
– Гм… Не осталось? Ну что ж! Тогда возьмите другое полено. Важно, чтобы вы усвоили принцип. А если будут
какие-то шероховатости, – не стесняйтесь, прямо обращайтесь ко мне. Я помогу. Ну, действуйте!
Мухи
– Пол – это потолок, – размышляет Муха, ползая по потолку.
– Пол – это стена, – соображает она, переползая на стенку.
А когда Муха доползает до пола, взгляды ее снова меняются:
– Пожалуй, все-таки пол – это пол, а стены – это стены…
Подобного мнения не могут разделить мухи, которые все еще ползают вверх ногами:
– Вы слышите? Пол – это пол! Ах, бедняга, как она опустилась!
Шкатулка
– Эх ты, Шкатулка, – говорит Шкатулке Настольная Лампа, – посмотри-ка, что написано на бумажках, которые
ты сохраняешь. Но Шкатулка, сколько ни пытается заглянуть в себя, так ничего прочесть и не может.
– Что же там написано? – спрашивает она.
– Да вот – самые противоречивые вещи. На одной бумажке «Я тебя люблю», на другой, наоборот, –
«Я не люблю тебя». Где же твоя принципиальность после этого?
Шкатулка задумывается. Действительно, она никогда не вникала в содержание бумажек, которые ей приходится
сохранять. А там, оказывается, бог весть что такое написано. Надо будет разобраться в этом деле! Потом
в комнату входит хозяйка. Она садится к столу, раскрывает шкатулку, и вдруг – кап, кап, кап – из глаз
ее капают слезы. Увидев, что хозяйка плачет, бедная Шкатулка совсем расстраивается.
«Конечно, – решает она, – это все из-за моей непринципиальности».
Проблема ломаного гроша
Неизвестно, кто первый высказал мысль, что в расположении комнаты находится Ломаный Грош. Как бы то ни
было, решено было его найти. Старший Советник Всевозможных Дел Молоток в ударном порядке стал снаряжать
экспедицию. Специально для этой цели из стены был отозван Гвоздь, который раньше поддерживал там Вешалку.
Вешалка рухнула, но не похоронила под собой блестящей идеи отыскания Ломаного Гроша.
Стали подбирать других членов экспедиции. Кто-то высказался за кандидатуру Веника, «который превосходно
знает местность и у которого специальное образование». Но эту кандидатуру сейчас же отвергли по вполне
понятной причине: у Веника родственница в передней – Половая Тряпка. А у Половой Тряпки, как известно,
подмоченная репутация.
После долгих раздумий и советов в экспедицию наконец попали три члена: кристально чистый Стакан,
полированный Шкаф и Плевательница. Последняя хоть и не была особенно чиста, но за нее ручался
чистый Стакан.
Экспедиция работала долго, но безуспешно. Кристально чистый Стакан в самом начале розысков разбился где-то
под кроватью, Шкаф принимал участие в экспедиции только косвенно, давая разные советы, потому что не мог
без посторонней помощи сдвинуться с места, а Плевательница хоть и могла сдвинуться, да не хотела,
так как отнеслась к делу несерьезно и наплевательски.
Начали искать новых кристально чистых членов экспедиции, в результате чего все стаканы, чашки, тарелки
и блюдца закончили свое существование на славном поприще отыскания Ломаного Гроша.
Веник, которому прибавилось работы – убирать останки мучеников науки, решил покончить с этой историей,
и сам, не включаясь ни в какие экспедиции, нашел то, что все так долго искали. Ломаный Грош найден!
Но теперь возникла новая забота – что с ним делать, зачем он нужен?
Об этом раньше, в суматохе поисков, как-то не успели подумать.
Костер в лесу
Костер угасал. В нем едва теплилась жизнь, он чувствовал, что не пройдет и часа, как от него останется горка
пепла – и ничего
больше. Маленькая горка пепла среди огромного дремучего леса. Костер слабо потрескивал, взывая о помощи. Красный язычок
лихорадочно облизывал почерневшие угли, и Ручей, пробегавший мимо, счел нужным осведомиться:
– Вам – воды?
Костер зашипел от бессильной злости. Ему не хватало только воды в его положении! Очевидно, поняв неуместность своего вопроса,
Ручей прожурчал какие-то извинения и заспешил прочь.
И тогда над угасающим Костром склонились кусты. Не говоря ни слова, они протянули ему свои ветки. Костер жадно ухватился
за ветки, и – произошло чудо. Огонь, который, казалось, совсем в нем угас, вспыхнул с новой силой.
Вот что значит для костра протянутая вовремя ветка помощи!
Костер поднялся, опершись на кусты, встал во весь рост, и оказалось, что он совсем не такой уж маленький. Кусты затрещали под
ним и потонули в пламени. Их некому было спасать.
А Костер уже рвался вверх. Он стал таким высоким и ярким, что даже деревья потянулись к нему: одни – восхищенные его красотой,
другие – просто, чтобы погреть руки. Дальние деревья завидовали тем, которые оказались возле Костра, и сами мечтали,
как бы к нему приблизиться.
– Костер! Костер! Наш Костер! – шумели дальние деревья. – Он согревает нас, он озаряет нашу жизнь!
А ближние деревья трещали еще громче. Но не от восхищения, а оттого, что Костер пожирал их своим пламенем, подминал под
себя, чтобы подняться еще выше. Кто из них мог противиться дикой мощи гигантского Костра в лесу?
Но нашлась все-таки сила, которая погасила Костер. Ударила гроза, и деревья роняли тяжелые слезы – слезы по Костру, к которому
привыкли и который угас, не успев их сожрать. И только позже, гораздо позже, когда высохли слезы, деревья разглядели огромное
черное пепелище на том месте, где бушевал Костер.
Нет, не Костер – Пожар. Лесной пожар. Страшное стихийное бедствие.
Дорога
Прибежала Тропинка к Дороге и остановилась в восхищении.
– Теть, а, теть, откуда ты такая большая?
– Обыкновенно, – нехотя объяснила Дорога. – Была малой, вроде тебя, а потом выросла.
– Вот бы мне вырасти! – вздохнула Тропинка.
– А чего тут хорошего? Каждый на тебе ездит, каждый топчет – вот и вся радость.
– Нет, не вся, – сказала Тропинка. – Пока я маленькая, меня далеко не пускают, а тогда бы я… ух, как далеко ушла!
– Далеко? А зачем далеко? Я вот до города дошла, и все, с меня хватит…
Поникла Тропинка и обратно в лес побрела. «С меня хватит!» Стоит ли ради этого быть дорогой? Может,
лучше остаться Тропинкой, навсегда затеряться в лесу?
Нет, не лучше, совсем не лучше. Просто Тропинка ошиблась на этот раз, просто она вышла не на ту дорогу.
|